Год литературы - век литературы - жизнь литературы, часть 1-я

Год литературы – век литературы – жизнь литературы

         Я родился в 1961 году, в тот год, когда Гагарин полетел в космос, умер Хеменгуэй, Бродский познакомился с Ахматовой, Тарковский подал заявку на Андрея Рублева, киевское Динамо, с нападающим Лобановским впервые стало чемпионом, а Диана Константиновна закончила кировский пед.

         Читать я научился рано, году в 1966-м, правда, помню, что читал все слова в которых нет буквы Ф. Ее я не знал.

         Исключаю сказки, былины и прочую хрень, которую втюхивают нашим школярам.

         Лет в десять я познакомился с седым, старым американцем, очень умным, добрым и смешливым, который мне рассказал о своем детстве на берегах Миссисипи, о своих путешествиях по этой реке, который навсегда, на всю мою будущую жизнь влюбил меня в Америку, удивительную, страстную и вольную страну со всеми ее бедами и всосанной с молоком, какой-то удивительной Свободой, не о ней ли я мечтаю всю свою русскую жизнь?

         Потом, в одиннадцать, ко мне в гости пришел усатый гусар, не очень-то и старше меня, но который заставил меня удивляться и плакать. Детское сознание ограничено, но сентиментально, и я плакал, читая: «И кто-то камень положил, в его протянутую руку…» Я, правда, плакал. Жалко мне было этого нищего. И Грушницкого тоже было жалко, очень жалко.

         Потом, случайно, с отцовской книжной полки выпал серый 2-ой том какого-то Блока. Я много читал эту чушь в перерывах между тренировками, не впечатлило, но запомнилось.  Какая-то снежность, питерский мрак, туман, мосты и красивый, скучающий мужчина, потерянный и ищущий, загадочный и далекий. Чем дальше, тем больше, как женщина, которую не понимаешь, боишься и хочешь, он стал моим постоянным спутником. Куда бы я не пошел, кто бы не сказал мне о поэзии, я вспоминаю его, непонятного и красивого, удивительного и тонкого. Мой, иногда до того мой, что кажется Я.

         Летом 1977-го, когда я пил счастье с пригоршни первой любви в селе Колково, между 9-м и 10-м классом, мне случайно встретился веселый, задорный и искренний парень, почти ровесник – Сергей. Я влюбленный подросток влюбился в этого удивительного юношу. Впервые в жизни я почувствовал красоту и жизненность русской поэзии. До сих пор он, Сергей – моя первая любовь. Читаю его стихи и вспоминаю себя, влюбленного и любимого, шестнадцатилетнего восторженного сеголетка, пьяного от Есенинской музыки.

         Потом все стало суровей и ближе. Армия, ДМБ 79-81, 25 июля  1980-го, по всей связи песни Высоцкого. Умер. Кто? Не может быть, он же молодой!  Умер. На много лет не было у меня друга никого, кроме него, того, кто сорвался в пропасть. Слушал и слушаю до сих пор.

         Без простой, грубой прозы, как без хлеба, голодно. По талонам в 1984-м дали мне хлеба – Валентина. Я ел его, изголодавшись, не мог насытиться все ел и ел, сожрал «Пером и шпагой», проглотил «Фаворита», на второе «Задворки», потом  «PQ -17» и много, много хлеба, хлеба голодному, который жрал только французские булочки. Спасибо, друг! Но и он умер, тогда, когда проститутка-слава только решила завязать со своим бизнесом и отдаться ему, но Евтушенко заказал ее на все время, оплатил вперед. Не досталось моему любимому Валентину.

         Как-то случайно, мне 27-летнему бомжу, вдруг, попался новый друг Михаил. Я, действительно, был в то время бомж. Идти некуда, ночевать негде, оставалось только пить и умереть где-нибудь в колодце, что и сделали некоторые друзья мои того времени. У единственной женщины, которая приютила меня тогда,  моей нынешней жены, кстати, оказалась эта скудная  серая книжка со странным названием «Мастер и Маргарита». Мне трудно объяснить кому-то из родившихся в 90-х, что эта книга заставила меня, «талантливого парня, пропившего свой талант», думать и писать. Строить свою жизнь осознавая свое, пусть и не эпохальное, но предназначение. Это роман по-просту, по человечески, дал мне понять, что твое творчество, это только твое творчество, как дал Бог, так пиши. Спасибо, пишу.

         Странна и жизнь и сешна, порой. Когда многие с ума сходили, не зная, куда пристроить свои бабки, записывались в очередь, чтобы отдать свои тысячи в «Русский дом Селенга», МММ, «Хопер-инвест», помните 1994-ый? Я снова повстречался со своим старым другом Николаем. Я читал его «Незнайку на Луне», а люди, вложившие свои бабки в Общество Гигантских Растений, смеялись надо мной и готовились считать барыши.  У них не получилось, зато я читал и любил самого загадочного русского писателя. Читаю и сейчас и не понимаю, как он мог выйти с этой книгой тогда в 70-х.

         Спасибо Леониду Ильичу Брежневу за мое счастливое детство. Правда, спасибо!

         Неожиданно, как-то, правда, неожиданно, ко мне зашел уже в возрасте, старенький и сухой мужичок, седой, беспрестанно курящий цигарки, со старческим пигментом на руках, с белесыми уже, когда-то голубыми газами: «Садитесь, Михаил Александрович!».  Я увидел, то, что никогда уже не увижу в своей жизни. Я увидел расстрелянных юнкеров в Новочеркасске, я узнал, как пахнет воздух в кухне, где умирала Наталья, я увидел, как умирают люди. Ни о чем другом это некрфил не писал. Только смерть, смерть, смерть и больше ничего. «Как же так, дедушка, разве так можно?» «Так и было мужик, так и было» - сказал он, протягивая свои маленькие сухие ручки к  моей шее.

         Но я люблю его, как каждый человек любит свою смерть.

         Ну, вот, и все, наверное, случилось, то, что случилось, я встретил автора который оправдал всю мою жизнь, мы встретились с ним, когда мне было уже 35 лет.  Я сначала отнесся к нему со своим обычной недоверчивостью – достал со школы. Но, вчитавшись,  понял, что ничего подобного в своей жизни я уже никогда не прочитаю, это жизнь, это смысл. Что бы не случилось в моей жизни, Антон Павлович и Бог мой и спасение. Это любовь уже взрослого, да что там взрослого, старого мужчины к  Правде.

Как мог он появиться где-то в Таганроге, за сто лет до меня и так все предугадать, так все прочувствовать.  Удивительно, но всего через 13 лет после его смерти Россия изнасиловала сама себя. Но сто лет не срок, верю, не будет глупой, сегодняшней России, будет Россия добрая и умная, а уж взять нас так никому и не захочется быть глупыми, умными  только быть, умными!

         Это  только первая часть моего века Литературы, я просто не хочу перезагружать Вас. А дальше будут, Гроссман и Хеменгуэй, Генри и Панченко, Симонов и Порфирьев, Веллер и обожаемый Пелевин, и космос, космос, космос… космос литературы, да и, забыл моя любимая Лидия Васильевна Смирнова, жива ли?

Валерий Рылов    накануне 2016-го.